![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
romaios
"Гроза" эта не наша, а китайская самородная, 1934 года, хотя влияние привычной нам пьесы Островского все же ощущается. Что-то в произведении Цао Юя есть и от Горького, и от Стриндберга, но яснее всего просматриваются традиции китайской литературы.
По форме это абсолютно классический театр - ну совсем китайский филиал Малого! разве что действие более динамично, события сжаты (по ощущениям - раза в полтора), временами доходило до того, что субтитры с переводом не поспевали за происходящим на сцене.
Краткое содержание пьесы. Дом пожилого богатого угольного промышленника Чжоу Пуюаня, в котором проживают его молодая жена Фаньи, двое сыновей, из них старший, Пин - от первой жены, по легенде, бросившейся с обрыва в реку (!) и утонувшей. Суровый и деспотичный Чжоу нежно хранит память о ней, вплоть до того, что воссоздает до мелочей интерьер комнаты, в которой они проводили свои дни двадцать лет назад, еще в другом городе. В доме присутствуют милая девушка (горничная) Лу Сыфэн со своим непутевым отцом-управляющим, также у девушки есть старший брат - шахтер, Лу Дахай, работающий на того же угольного промышленника и по совместительству - активист шахтерского движения; ожидается визит девушкиной матери, Лу Шипин. И вот приезжает мать, случайно заходит в ту самую комнату, в обстановке которой ей чудится что-то смутно знакомое, ну и... вы поняли. Отношения осложняются чувствами младшего сына к Сыфэн (романтически-невзаимными), жены Чжоу - к старшему сыну (болезненно-невзаимными), Сыфэн - к старшему же сыну (трагически-взаимными), Чжоу - к матери девушки (ностальгически-подозрительными) и, наконец, брата-шахтера - к Чжоу (классово-антагонистическими). Вообще, сюжетная основа проста, наивна; несмотря на "захватывающий и запутанный" сюжет, несмотря на неспешно обнажающуюся всеохватную сеть кровных связей между героями, дальнейший ход действия представим почти с самого начала, все три хрестоматийных ружья (из них одно ложное) развешиваются тщательно и с акцентированием на них зрительского внимания, финал в высшей степени трагический, за грехи родителей неотвратимое возмездие настигает их детей, т.е. в итоге наказаны все, "вот злонравия достойные плоды"...
Но есть все же нюансы, позволяющие зрителю воспринимать пьесу как нечто более сложное, нежели банальная мелодрама. В отечественном произведении тема грозы тоже пронизает весь сюжет, но проявляется та обычно лишь в диалогах персонажей и предназначена разве что намекать на ужасную развязку, не более того. В китайской же пьесе гроза - полноправное действующее лицо, абсолютно непонятое в этом качестве героями, которые, хоть и произносят клятвы (вроде "да поразит меня гром!"), являются людьми нового времени и всякой мистике чужды. Однако стихия ведет с ними вполне отчетливый диалог, в нужных местах посверкивает и погромыхивает, клятвы аккуратно принимает и карает за их преступление - но не традиционно-непосредственно, а косвенным и наиболее близким людям нового времени образом. Тут поневоле вспоминается рассказ Фрица Лейбера "Человек, который дружил с электричеством":
"...Но электричество только смеялось в ответ. А потом оно стало мне угрожать! Сказало, что, если я только попробую вмешаться и сорвать его планы, оно обратится за помощью к своему дикому брату с гор, который меня выследит и убьет".
- ровно та же связь, только наоборот :) В конце второго акта совершенно невпопад хозяйка дома объявляет, что, кстати, у подставки под бегонией оборвался шнур, и надо бы вызвать электромонтера, пока кого-нибудь случайно не убило током; в следующем акте повторно осведомляются, не приходил ли электромонтер; и в третий раз уже управляющий дома сообщает, что электромонтер был, посмотрел и ушел, заявив, что тут все очень сложно и что в такой дождь вообще нет смысла чего-то чинить... Судьба!
В ряде эпизодов особенно сильный эффект воздействия достигается не репликами, но умолчаниями и расчетливо выстроенными мизансценами (что, несомненно, следует поставить в заслугу режиссеру спектакля) - такими, например, как отчаянный и гневный монолог Лу Дахая, чей эмоциональный накал словно без следа поглощается четырьмя застывшими в углах комнаты безмолвными фигурами его родных и возвращается в зал предчувствием бедствий, превосходящих горести Дахая. Высшей оценки заслуживает звуковое оформление. Запомнилось, как меж третьим и четвертым актом позади опустившегося занавеса бушует ливень, едва освещенный зал наполняется атмосферой наэлектризованной сырости, занавес же, кажется, отяжелел и разбух и вот-вот прорвется водяными струями.
Вместе с тем, назвать спектакль удачным (по крайней мере, в рамках данного фестиваля) не получится. Виной тому упомянутая "наивная драматичность" первоисточника, архаичность постановки (которую зритель, в особенности фестивальный, обезображенный последними достижениями современного европейского театра, вынесет с трудом), сложность совмещения восприятия тонкостей актерской игры с чтением субтитров, а также, подозреваю, не слишком высокое качество перевода этих субтитров. Так, эпизод со вторым "ружьем на сцене" - пистолетом, обнаруженным у того самого Дахая (его семья ахает: "Дахай, где ты взял пистолет?" - "Нашел в шахте! Полицейские потеряли его, когда стреляли в нас!") вызвал не вполне приличное ржание на галерке...
Описание и несколько фотографий спектакля на сайте Чеховского театрального фестиваля.
